В Союзе писателей России прошла презентация книги прозы Эльбруса Скодтаева “Шестое чувство”, вышедшей в издательстве “Российский писатель” (Москва, 2023 г.).
На сайте “День литературы” опубликовано предисловие главного редактора издательства “Российский писатель” Николая Дорошенко.
***
В ПОИСКАХ ДОСТОЙНОГО ОТВЕТА
О книге прозы Эльбруса Скодтаева «Шестое чувство»
В повторимости суть. В ритуале обыденных действий.
В этом кроется – тоже нехитрое, но колдовство:
Сотни лет промелькнут, но останется город на месте
И останемся мы тихой памятью улиц его.
Александр Лошкарев
Проза Эльбруса Скодтаева и непривычна, и необычна. Да и пишет он о том, о чем писать труднее всего: о той неизъяснимой и необъяснимой стороне человеческой жизни, в которой возможное и невозможное, а также реально существующее и недоказуемое не только вечно неразделимы, а и одно без другого одинаково обессмысливаются.
Вот и в его рассказе «Счастье, пришедшее издалека» молодые люди из городишка Градосельска, «скорее сельского, нежели городского», где трамвай является самой важной достопримечательностью, случайно встретившись, обретают настоящую любовь и по причинам воистину чудесным создают семью такую счастливую, каких, наверно, даже и не бывает. И, глядя на них, два самых мудрых горожанина, научными трудами которых все гордились, вынуждены были признать, что уж им-то самим «ничего особо не удалось ни в семейной жизни, ни в науке», потому что «самая чудесная наука – это любовь, а мы даже рядом с ней не стояли».
С другой же стороны, молодые люди стали счастливыми только потому, что, нечаянно встретившись, вдруг доверились своему притяжению друг к другу, и затем уже никакие внешние обстоятельства не помешали им не разлучаться:
«Казалось, кто-то ставил над ними опыты. Было такое ощущение, будто они в плену чьих-то теплых волн. Их подсознательно что-то единило, тогда как сознание цепенело».
И если другими словами сказать, то им уже ничего иного, кроме достигнутого счастья, не желалось.
А вот герою рассказа «Шестое чувство» приходится в диалоге со своим шестым чувством признать, что жизнь его не удалась прежде всего потому, что он не мог быть «благодарным» всему, что уже имел.
Но значит ли это, что половина его жизненного пути оказалась напрасной? По мысли автора, это нам только кажется, что мы, подобно всем другим живым существам, населяющим нашу биосферу, свои человеческие свойства наследуем с момента рождения, а не приобретаем их в течение всей своей жизни. «Твоё дело – сомневаться, ставить перед собой вопросы, не находя ответов, – догадывается герой его рассказа «Шестое чувство», когда в нем это таинственное шестое чувство пробуждается. – Чем больше в тебе тревоги, беспокойства от этих вопросов, тем ты ближе к цели. Кто впадает в сомнения – тот размышляет. Твои размышления возникли задолго до твоего рождения. В незапамятные времена, через души твоих праотцев и праматерей я их пропустило… В общем-то и родился ты давно, намного раньше своего дня рождения…».
То есть, не только природная среда, доступная всем нашим пяти органам чувств, полученным от рождения (зрение, слух, осязание, обоняние, ощущение физической боли), является средой нашего обитания. После своего рождения мы, подобно пустому сосуду, погружаемся также и в мир, созданный многими поколениями наших предков («В начале было Слово!»).
И что для себя из этого, скажем так, мира иллюзорного, в природе не существующего, человек в течение всей своей жизни зачерпнет в себя, из того и будет соткана его душа, то и будет определять смысл и содержание всей его жизни. А что не зачерпнет, то и останется в его душе зиять пустотами.
Но если для кого-то герои древних народных и семейных преданий, а также, например, принадлежащие ко времени ушедшему Шекспир и Пушкин, – это такая же или даже большая реальность, чем коллеги по работе или соседи по дому, то для кого-то другого реальностью является лишь то, что пригождается для его всего лишь физического выживания.
То есть, получается, что человек – это не просто живое существо, обладающее мышлением, речью, способностью создавать орудия труда и пользоваться ими, а нечто иное, более сложное и значительное. Например, еще философы Древней Греции вслед за Сократом, знающим не только о том, ради чего стоит жить, а и о том, ради чего можно умереть, осуществили поворот от человека как субъекта природы к человеку как субъекту культуры. (Но – это если иметь в виду только историю философии, а уж когда этот ключевой поворот произошел в истории всего человечества, нам неведомо.)
И в продолжение этих своих суждений я приведу в качестве цитаты подсказку главному герою рассказа «Шестое чувство» от его шестого чувства, являющуюся в книге Эльбруса Скодтаева ключевой смысловой метафорой:
«Ты мне принадлежишь, хоть и называешь меня «моё шестое чувство». Только опять не понимаешь, как это: не я – твоё, а ты – мой.
Говорю тебе в первый и последний раз. Возьми-ка в руки вон тот мелкий камушек, что под ногами. Ты ведь думаешь, что он твой? Захочешь – метнёшь его, захочешь – в карман положишь или побьёшь двумя другими камнями. Однако, ты в большей степени в его власти, чем этот камушек – в твоей. То есть – ты в моей власти, его тоже я вложило в твои руки: как повелю тебе, так и поступишь…
(…) И я старше тебя, намного старше! Я уже существовало миллиарды лет, прежде чем ты появился. В начале сила, сотворившая мир, – мы именуем её Богом (…)
Из чего она себя сотворила – этого ни мне, ни тебе знать не дано. (…) Кроме того, те, кого мы называем ангелами и небесными покровителями, – их Творец создал себе в помощники и обязал их заполнить Вселенную самого разного рода дыханием. Они тоже начали выдыхать, не вдыхая, и небесное пространство заполнилось мириадами шестых чувств.
Их столько же, сколько солнечных лучей.
(…) То, что ты называешь своим шестым чувством, висело в Наднебесье до тех пор, пока не вошло в твои душу и тело. Когда пришло его время, оно оказалось одето в тот наряд, в котором ты его видишь. Если хорошо подумать, ты – моя одежда. А одежда и старится, и изнашивается, и рвётся, даже если времени прошло немного…».
То есть, шестое чувство дает нам именно в той мере счастливые или, скажем так, правильные, подсказки, в какой мере мы освоили унаследованную нами от наших предков культурную среду нашего обитания.
Конечно же, сам рассказ «Шестое чувство» заметно отличается от всех прочих скодтаевских блистательных, с точки зрения высокой прозы, повествований. Скорее он напоминает вольтеровские философские, к прозе не имеющие отношения, повести. Однако же, Эльбрус Скодтаев не умеет лукавить. Пожелалось ему сказать о самом для него сокровенном, вот и обнаруживаем мы в его рассказе невольные сходства с вольтеровскими всего лишь условно прозаическими произведениями.
Но именно этот скодтаевский философский трактат позволяет мне, русскому читателю, вспомнить еще и самый древний памятник русской литературы «Слово о Законе и Благодати…» митрополита Иллариона, который, будучи не светским писателем, как Эльбрус Скодтаев, а богословом, под скодтаевским шестым чувством подразумевает ту Благодать, которая позволяет человеку творить добро для всех других людей и гармонию в сосуществовании с окружающим миром обретать не из страха перед Законом, а по внутреннему побуждению, по велению собственной благодатной души.
И если богослов судит о смыслах и тайнах нашей жизни условно, то писатель своих героев – прозревших и не прозревших – в их нравственной и духовной слепоте не судит, он вместе с ними живет, страдает или – ими воодушевляется.
Поскольку эту книгу Эльбруса Скодтаева предваряет также не просто обстоятельная, а и блистательная статья Ларисы Гетоевой, то я позволю себе поразмышлять не столько о, безусловно, яркой и таинственной прозе Эльбруса Скодтаева, сколько о нём, как о современном мыслителе.
С этой целью я, например, должен буду обратить внимание на то, что рассказ «Прозрение», повествующий о том, как ребенок в дигорской семье, окруженный материнскими ласками и тревогами, превращается из младенца во взрослого, – заканчивается все-таки весьма важными для автора смысловыми метафорами, вдруг преображающими лирико-исповедальный жанр его рассказа в лирико-философский: «Иду по линии, которую мне прочертили мои предки между двумя точками – началом и концом – рождением и смертью. Наградили меня судьбой, вовлекли «в слово». Прежде чем увидеть какие-то события, которые еще не произошли, я сталкиваюсь с ними где-нибудь в прошлом. Трудно так жить, но что я могу сделать – терплю! Я – не знахарь, и уж, тем более, не колдун. Иду, словно река, прокладываю себе русло, но по заранее определенной борозде, побивая тело об камни и щебень. Болею приятной болью. Много чего испытал, много «смолы пожевал». Но ни о чём не жалею, у меня нет права на сожаления: чему быть, того не миновать, как должно было быть, так сложилось.
Вот вам мои чудеса. Мои простые, в то же время необычные чудеса. Бывает ли что-либо чудеснее?! Впрочем, ещё большие чудеса ждут впереди…».
А в контексте этого авторского суждения становится понятным жизненный итог героя рассказа «Знак равенства» Минкина, имеющего в домашнем хозяйстве вместе с женой Бураон Туасой единственную курицу-кормилицу, которая была «от черных когтей до самого красного гребешка исконно (…) дигорской» и потому «не несла золотых яиц». По настойчивому наущению супруги слабовольный и безобидный Минкин вынуждает своих односельчан, ранее уважения к нему не проявлявших, вдруг его устрашиться. И только из страха они избирают Минкина «главой села». Минкин же, превращенный в обездушенный проект собственной жены, сначала даже и возгордился, однако же, затем «стал совсем странным и оставил свою работу». И, наконец, взяв под мышку «курицу Райсу, он в старой одежде отправился в неопределенном направлении».
То есть, если у Льва Толстого плененный французами Пьер Безухов в романе «Война и мир» патетически восклицает: «Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. …Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!..» – то у Эльбруса Скодтаева Минкин, даже и не понимая, что его душа тоже бессмертна, вдруг просто ушел в никому не известном направлении вслед за своей все-таки бессмертной душой.
Меня не удивило то, что Эльбрус Скодтаев не стал расставаться со своим героем Минкином и его курицей Райсой, и к сюжету своего рассказа о них вдруг вернулся в блистательном драматургическом произведении «Хаос или Курицы разрушенная печень». Все-таки появилось у него желание придать этому, конечно же, драгоценному сюжету уже более фольклорный характер. И это позволило ему и своих героев, и само развитие сюжета подчинить мелодике того воистину народного действа, которое читателем может восприниматься лишь как стихийное или, если воспользоваться определением Бахтина, как «карнавальное». И только по прочтении всего текста отдаешь себе отчет в том, сколь все-таки строго все действия этой драмы структурированы и авторскому замыслу подчинены.
Народная сказочность, не мистическая, а антропоморфная или, если сказать точнее, когнитивная, позволяет Эльбрусу Скодтаеву во многих своих произведениях создавать ту реальность, которая мною, его читателем, воспринимается даже более реальной, чем та, что подразумевается под реализмом как художественным методом. Разговариваем же мы при всех своих высших образованиях не только с домашними котами и собаками, а даже и с цветами на своих подоконниках, когда поливаем их. Вот и Минкин у Эльбруса Скодтаева вступает в беседы с курицей, как с себе подобной. И вообще, для героев этой книги такие разговоры – не условно выраженные их некие мимолетные чувства, а сама нравственная атмосфера их жизни.
Опять же, читая Скодтаева, можно невольно вспомнить еще и о Гоголе. Не только по причине того, что, например, в скодтаевским рассказе «Колючка, Пчела и Носатый» у одного из героев с носом происходят почти такие же чудеса, как и в известной гоголевской повести, а по внутренней свободе скодтаевского художественного зрения. Вот цитата из отвечающей духу нашего времени и вполне реалистической повести «Любовь в невесомости или сила притяжения зла»: «Не успел я дойти до цели, как мимо меня, со свистом рассекая воздух, пролетело нечто немыслимое – громадный гибрид самолета и поезда с бесчисленными крылатыми вагонами. Этот стальной монстр пронесся так стремительно, что мой наметанный глаз не смог отсканировать его размеры».
Не обойдусь без упоминания о Гоголе также и при определении характера скодтаевского художественного мышления. Например, если Гоголю в желании поделиться своими размышлениями пришлось менять свой волшебный прозаический жанр на публицистику «Избранных мест из переписки с друзьями» и – даже сжечь второй том своих изумительных «Мертвых душ», который диктату мысли его не подчинился, то Эльбрус Скодтаев сочетает свой дар мыслителя и художника вполне органично.
Или, например, если в Гоголе современные ему славянофилы видели русского Гомера, а Белинский вполне справедливо утверждал, что «У Гоголя не было предшественников в русской литературе, не было (и не могло быть) образцов в иностранных литературах», то в книге «Шестое чувство» я ощущаю то трагическое предчувствие цивилизационной катастрофы, которое проявляется, у каждого по-своему, у многих современных авторов: от отечественного Сергея Лукьяненко до зарубежных Стивена Кинга, Уолтера М. Миллера и многих других.
И еще для меня драгоценно то, что в замечательном рассказе «Дом Дружбы» у Эльбруса Скодтаева все-таки звучит вот этот более чем тревожный вопрос: «Язык наш разве кому-нибудь нужен?». Ведь под нынешним тотальным влиянием общемировых стандартов уже почти вся мировая литература утрачивает свое многообразие и предъявляет опыт условный вместо национального и потому живого, веками собираемого и уточняемого в процессах развития социального, нравственного и духовного.
То есть, Эльбрус Скодтаев вполне отдает себе отчет в том, что без своего родного дигорского слова не смог бы он столь живописно, столь по-человечески глубоко и достоверно изобразить героев своей прозы. Только национальный, впитанный, что называется, с молоком матери, язык может дать писателю возможность в своих художественных текстах во всей полноте передать таящиеся в корневой основе слов также и их глубинные нравственные смыслы.
Художественное слово у писателя, это и средство самовыражения (Флобер: «Мадам Бовари – это я»), и «зеркало» для отражения эпохи с её социальными или личностными проблемами. А Эльбрус Скодтаев в ряду других крупнейших современных писателей ставит перед собою задачу найти собственный ответ на все те вызовы, которые сегодня направлены против человека традиционного (сократического), с его жизнетворной моралью и верой в свое все-таки высокое предназначение. Столь же органично эта задача проявляется и в стихах Эльбруса Скодтаева, являющегося еще и весьма значительным не только дигорским, а и нашим общероссийским поэтом:
– Для чего в превратностях судьбы
Нет ключей от тайны и секрета?
– Для того, чтоб мы разбили лбы
В поисках достойного ответа.
